Но я не террорист!
Я всего лишь марсовый!
«На «Уззе» всё спокойно, — произнес я больше для себя. — На Земле многое мешает, правда? — Ксенопсихолог не обернулась, и я предположил: — Наверное, доктор Голдовски завершит, наконец, свои исследования по реликтовым монополям. Это ведь знаковая работа…»
«…для дураков».
Я решил, что ослышался.
«Наверное, он завершит, наконец, исследования пространственных дыр. Люди давно мечтают мгновенно преодолевать самые невероятные расстояния. — На секунду мне показалось, что я заинтересовал ксенопсихолога. — Доктор Голдовски знаменит. На Земле формулы доктора Голдовски можно увидеть в самых неожиданных местах. Их часто используют как украшение. На Мэдисон-авеню, на Красной площади, на Тибетском базаре, даже на футболках…»
«…для дураков».
Мы остановились у металлической двери.
Больше я не пытался заинтересовать ксенопсихолога.
Она стояла совсем близко, и я затаил дыхание. Меня влекло к ней, но я ощущал непонятный холод. Так смотрят из комнаты на ледяную метель, украсившую окно морозными узорами. Сейчас дверь поднимется, подумал я, и всё придет в норму. Сейчас дверь поднимется и я увижу все те же, как на Земле, как в кают-компании, как в индивидуальных кубриках диванчики, круглый стол, ну, может, овальное трюмо, в котором ксенопсихолог Вероника каждое утро любуется своим ледяным совершенством…
Но дверь поднялась и я увидел белые кучевые облака над узким заливом.
Да, грандиозные медленные белые кучевые облака над темным узким заливом.
Ладно, сказал я себе, сдаваясь. Пусть будет так. Если в корабельной оранжерее идут грибные дожди и там живут бесчисленные муравьи, раздавить которых ничем невозможно, значит, в кубрике ксенопсихолога Вероники тут могут плыть по настоящему небу белые настоящие облака. Конечно, уместнее бы смотрелись уютные домашние кресла, китайские росписи, полки с живой музыкой, коллекции загадочных артефактов, существенных для профессии ксенопсихолога, но уж ничего не поделаешь. Что есть, то есть. Умеренный солнечный свет (это в килевой-то, самой узкой части «Уззы»!) нежно ложился на мелкую рябь узенького заливчика, в котором отражался ажурный мостик, на котором стоял розовый фламинго.
Поднимаясь по мостику, я машинально протянул руку.
Сквозь голографическое изображение рука проходит свободно, она никогда не встречает препятствий, ну разве что на долю секунды свет ломается, как в колеблемой воде, но, вытянув руку, я с ужасом натолкнулся на живые тугие перья, и птица изумленно и оскорбленно вскрикнула.
Настоящее проходит шаг за шагом, сказал бы китаец Лай.
Экран (наверное, всё же экран… не может тройной борт корабля оказаться столь прозрачным…) в каюте ксенопсихолога был огромен. Мы буквально повисли над медленными течениями черной бездны, над неподвижной, перевернутой над нами звездной рекой — безбрежной, размазанной, как чудовищные зарницы. А приглушенный солнечный свет всё равно падал неизвестно откуда, и темная вода нежно поблескивала, и медленно вставали над головой грандиозные белые облака.
Coma Berenices…
О чем она сейчас спросит?..
О моем отце? О господине У? О том, как я представляю себе Чужих?
Краем глаза я видел в воде странно увеличенное отражение ксенопсихолога.
Она медленно развела молнии зеленого комбинезона, и он мягко упал на пол к ее голым ногам. Всё происходило в тишине. Она не просила меня отвернуться. И лишь потом опять пошел мерный, ни на секунду не стихающий гул, похожий на накат невидимого океана. Может, это гудело мое сердце. Не знаю. И еще я видел крошечное тату на левом бедре Вероники — китайский иероглиф на счастье.
Братья… Предел знания… Большой разум… Путь терпения… Раздвинутая решетка…
Гламурная кисо («…ты ведь уже бросил на Земле девушку…») долгое время целовалась с закрытым ртом, но потом многому научилась. («…Эдем — это недалеко, если хорошенько в себе покопаться…») Мысли в моей голове смешались. До меня дошло, наконец, что вся моя предыдущая жизнь была лишь прелюдией, чудовищно долгой прелюдией к этому вот узкому заливчику, каким-то образом занявшему килевую часть «Уззы», к звездному провалу под нами, к переодевающейся женщине, к оскорбленному фламинго на мостике…
Я был полон самых странных подозрений…
На Земле гламурные кисо проводят жизнь среди цветов, ковриков, затканных веселыми котятами, среди чудесных шелковых сердечек, крылатых ангелочков, ручных зверей, картин, написанных светящимися ночными красками, а здесь…
Сюда, наверное, и мыши не забегают…
Голое плечо Вероники отливало оранжевым ровным цветом. Не знаю почему, но я решил, что это естественный цвет её кожи. А крошечное тату еще раз мелькнуло и исчезло под коротким китайским халатиком. Возможно, он был подарен Веронике господином У. Почему нет? Сейчас, решил я, она заговорит о бездне — уж слишком страшно выглядели притягивающие мой взгляд пылающие звездные провалы…
Где-то вдалеке (так показалось) взвыли сирены.
Грохоча башмаками (тоже вдалеке), разбегались по постам аварийные команды.
А может, подумал я, прислушиваясь к жуткому всё нарастающему вою сирен метеоритной опасности, мы правда не получали никакого Послания? Может, всё это придумано, всё это инсценировано какими-то людьми, тем же доктором Голдовски или господином У, решившими, наконец, растолкать жирное, засыпающее человечество?
Сирены выли уже на всех уровнях корабля.
Может, кто-то действительно вздернул человечество под уздцы над пропастью?
И теперь, включенные в тайный заговор, мы попросту кружимся где-нибудь на орбите Плутона, надежно укрытые в его тени? И нет никакой цели, кроме как привести в ярость человеческий муравейник?
«Узза» содрогнулась от чудовищного удара.
Спокойствие цивилизации достигается неординарными мерами.
Меня бросило на камни, боль пронзила руку. Вода залива всколыхнулась, отражение мостика и розового фламинго размылось, но звездный провал оставался всё тем же — он манил, он засасывал. Какой величественный обман, успел подумать я. Придумать Чужих и через сеть многочисленных станций, разбросанных вокруг Земли, отправить Послание на Землю, создать нужную иллюзию, «расшифровать» чертежи, насильно повернуть человечество лицом к космосу!
Я медленно плыл над засасывающими провалами в вечность.
Я не спускал глаз с ксенопсихолога Вероники — счастливых глаз ничтожного карлика.
А она, завязав, наконец, чудесным бантиком пояс китайского халатика, подняла голову и, встряхнув своими золотистыми волосами, спросила:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
